«Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного.
Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою.
У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.
Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.»
«Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.
А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.»
(Мф. 6:1-6 и 16-18)
Иисус Христос в только что приведенных мною отрывках из Священного Писания избирает три вида проявления религиозной жизни: милостыню, молитву и пост, и, указывая, каким образом они должны выполняться, объясняет это дивное учение о внутреннем, тайном благочестии, составляющем основание религии. Рассуждение об этом – предмет моей настоящей беседы с вами. Но прежде чем приступить к нему, нужно сделать важную оговорку, без которой мы рискуем впасть в заблуждение. Нам необходимо вспомнить, что если есть сторона религии, которую можно скрывать в себе, то есть и другая, которая должна постоянно сиять, особенно в великие дни испытания, – я разумею всегдашнюю нашу готовность к исповеданию веры.
«Я не стыжусь благовествования Христова» (Рим. 1:16), – говорил апостол Павел. Но есть такие, которые, веруя во Христа, как бы избегают показать себя христианами, ссылаясь на то, что религия должна быть скромна и молчалива. Не следует оставлять без опровержения этого ложного стыда; не следует тем более, что противоречия в проявлении религиозного исповедания есть одна из печальных характеристик нашей эпохи. В то время как одни узкие, раскольничьи умы незыблемо стоят за каждую мелочь и, защищая свои странности, пренебрегают общим духом и смыслом христианского учения, другие, хвалясь «широтою» взглядов, соглашаются скорее не исповедовать своих убеждений и надежд, чем навлекать на себя какие-либо нарекания от инакомыслящих. Чтобы поддержать свое состояние или политическое положение, они с мужеством, достойным лучшего применения, переносят горячие нападки, не обращая на них никакого внимания; но это мужество мгновенно оставляет их, когда речь идет об исповедании веры. Евангелие, хорошо знающее сердце человеческое, указывает нам на апостола Петра, отрекающегося от Христа не перед эшафотом, перед которым он был бы тверд как скала, а в ответ на слова какой-то служанки: «И ты был с Иисусом Галилеянином» (Мф. 26:69). Во всех слоях нашего общества встречается подобный соблазн.
Однако следует быть готовыми объяснить спокойно и твердо, чему верить нам и на что уповать. Даже тогда, когда наша вера слаба, когда она постигает только самые начальные истины христианства, даже и тогда мы не имеем права не исповедовать ее. Этот Божественный светоч заглохнет, если ему не будет доставать воздуха. Сколько великодушных убеждений были таким образом заглушены нашей трусостью и умерли в тайниках нашей души! И напротив, вера крепнет и утверждается исповеданием ее. Знамя, вокруг которого все свободно соединяются, становится еще дороже; и истина, которую мы открыто исповедуем, является более лучезарной. Она дает нам успокоение и твердую уверенность, хотя бы и пришлось поступиться при этом некоторой долей нашего самолюбия. Христиане, жалующиеся на свое маловерие, уверены ли вы, что ваши колебания не находятся в причинной связи с вашим молчанием? Для возрастания веры требуются жертвы. Отказывая же ей в этом, вы ее осуждаете на смерть, хотя в исповедании ее лежат ваши интересы.
Прибавлю, что вы обязаны исповедовать ее по отношению к другим вашим братьям, потому что вера не есть сокровище, которым должно наслаждаться единолично. Богу угодно, напротив, чтобы человек передавал веру другому человеку, своему ближнему. Братство не имело бы смысла, если бы не проявлялось в обмене религиозными убеждениями. Чем является привязанность, которая не трогает нашего существа и не отражается во взаимности, не скрепляется единением веры, общностью идеалов и стремлений? Как можно оставлять в невежестве всех сбившихся с единственного пути, ведущего к свету и миру? Что сказать, наконец, об этом молчании в деле веры, когда мы знаем, что Бог призывает всякого верующего быть свидетелем истины, и когда мы видим ее основу беспрерывно подрываемой? Как не поспешить взять ее под свою защиту!
Люди верующие стесняются своей веры и малодушествуют!.. А ведь нет такой безумной утопии, которая не создавала бы себе рьяных апостолов; нет такого грубого суеверия, которое не имело бы своих приверженцев; нет такого пагубного отрицания, которое не нашло бы уст, проповедующих его, и пера, защищающего его. Безбожие и вера в «нирвану» буддистов также имеют своих фанатичных проповедников. Самая явная испорченность смело и открыто заявляет о себе; все заблуждения и безумства, все химеры имеют своих поклонников, а Евангелие не имеет их, ибо, когда речь идет о защите его, мы взвешиваем каждое наше слово, боимся сделать неосторожный шаг и проговориться насчет исповедуемых нами убеждений, чтобы нас не сочли какими-либо мистиками или фанатиками. Апостол Павел не знал этого. «Мы безумны Христа ради» (1 Кор. 4:10), – писал он тем коринфянам, которые, будучи истинными греками, ничего так не боялись, как прослыть безрассудными. Любовь его к Иисусу Христу не знала осторожных умалчиваний. Мы же, столь хорошо знакомые с искусством подделываться под условности этикета, боязливые ко всему, что может нам повредить в обществе, мы не боимся исполнения ужасной угрозы Христа: «А кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим Небесным» (Мф. 10:33).
После этой предварительной оговорки, предпосланной мною главному предмету нашей беседы, я возвращаюсь к избранному мною тексту Евангелия и замечаю, что три проявления христианской жизни, о которых говорит Христос, т.е. пост, милостыня и молитва, избраны удивительным образом для краткого изложения всей нравственной жизни христианина. В самом деле, возьмем их в самом прямом смысле и по внешнему их действию вникнем в заключающееся в них содержание. Пост есть подчинение тела духу: он выражает кратко наши обязанности по отношению к нам самим. Милостыня не значит ничего, если не внушается любовью к ближним. Молитва же есть высшее выражение наших обязанностей к Богу. Эти христианские обязанности могут быть выполняемы ради одобрения людей или ради одобрения Божия. Отсюда в самой жизни существуют два противоположных направления, на которые я хочу обратить ваше внимание.
Можно выполнять религиозные предписания без всякого убеждения, лишь бы только быть увиденным людьми. Это называется лицемерием. Были эпохи и общества, где лицемерие свирепствовало наподобие эпидемии, но эпидемии молчаливой, незаметно развращающей человеческую совесть. Все интересы сводились к тому, чтобы показать себя набожным и религиозным. Безбожники могли делаться покровителями христианства, люди испорченные – апостолами нравственности. Это было, например, при папском дворе в XV веке и во Франции в начале XVIII века. В этих двух эпохах наружного единства Церкви скрывалась глубокая нравственная порча, которая не замедлила проявиться крайним упадком верования. Достижение Церковью наружного успеха было оплачено слишком дорогою ценой: внешняя ее власть увеличивалась с уменьшением внутренней, духовной ее силы. Из этого видно, что есть приобретения, носящие в себе зародыш потери, и есть потери, выигрыш которых проявится в будущем. Все делающее веру лицемерною, есть зло, подрывающее ее жизненность и небесный авторитет. Те, кто принадлежит к Церкви по своей живой и деятельной вере, должны быть чужды лицемерия. Они не страшатся перспективы будущего, потому что верят слову Спасителя по отношению к Церкви, что и сами врата ада не одолеют ее (Мф. 16:18).
Так как обдуманное и сознательное лицемерие редко, то я надеюсь, что между нами не найдется таких, кто бы исповедовал убеждения, не имея их. Но, преследуя иную цель и будучи искренними с самими собой, некоторые из вас стараются привлечь к себе взгляды других под тем предлогом, что важнее всего подать пример и что своими поступками легче всего повлиять на этих других. Нет ничего естественнее, чем это стремление! Остается узнать, достигается ли этим способом указанная цель? Нет, и вот почему. Зная, что люди судят лишь по внешности, многие и будут заботиться главным образом о внешности. Позор будет пугать их более, чем самое зло. И вот они склоняются на путь фарисейства. Люди не знают ничего о тех тайных двигателях и побуждениях, которые направляют их; они судят только по тому, что поражает их зрение и слух, и легко будут удовлетворены, лишь бы зло скрывалось, а добро было наглядным.
Благопристойность есть то правило, с которым сверяют свои действия. Святой Климент Александрийский выражает сущность евангельской проповеди Христа такими словами: «Не употребляйте ложных весов». Меня же поражает тот факт, что свет пользуется постоянно двумя гирями и двумя мерами. Насколько он суров и безжалостен к тому, кто оскорбляет господствующие понятия и принятые обычаи, настолько же он снисходителен и даже благоволит к пороку и злу, замаскированному лестью, модой или правилами приличия. Невежда и грубиян, нарушающий закон, подвергается беспощадно общественному осуждению, а хитрый преступник, обходящий законы, пользуется не только безнаказанностью, но нередко и уважением. Успех служит единственной вывеской достоинства и права на уважение. Где тут нравственная чистота? И как суметь остановиться, если раз вступил на этот скользкий путь?
Казалось бы, совесть должна была противодействовать этому искажению и унижению идеала; но совесть сама искажается в зависимости от идеала, который предлагают ей. В обществе, где все стремится только к тому, чтобы казаться, и совесть не будет отыскивать большего. Наблюдайте за жизнью многих мирян; они не руководствуются ничем, кроме принятых обычаев, кроме тех понятий, привычек и правил, которыми определяется общественная честь. Если же вы зададите вопрос: что кроется под этой внешней благопристойностью, каковы принципы этих людей, то на такой вопрос никто вам не ответит, ибо никому до этого нет дела. Кажется, что единственной заботой этих членов общества является только извлечение собственных выгод и наслаждений. Сколько есть таких людей, которые довольствуются этой житейской программой и не думают, зачем они пришли, куда пойдут и чем, в сущности, являются.
Это желание казаться, это стремление к эффекту подрывает самое существо человека, желающего действовать лишь напоказ, и отнюдь не дает того, чего он ищет, т.е. влияния на других. Можно даже с достоверностью утверждать, что чем более он домогается этого влияния, тем меньше он в том успевает. Если же вдобавок подметят в таких проповедниках хотя бы малейшее желание порисоваться, тогда это недоверие к ним переходит в отвращение. Когда молитва, вместо того, чтобы быть действительным излиянием души, становится искусственной речью, обращенной к другим; когда пост, вместо того чтобы быть духовным воздержанием от злых дел и помыслов и умерщвлением плоти, является лишь вынужденной формальностью и показным воздержанием; когда благодеяние (милостыня) не вытекает из сострадания к бедности, а делается только напоказ, чтобы дать пример другим, – искомый результат потерян. Вот чем становится религиозная жизнь, когда она рассчитывает прежде всего на одобрение людей! Посмотрим теперь, чем она является, когда принимает Бога за своего свидетеля и судью.
Мы коснемся здесь самого основания христианской нравственности. Чтобы деяние было благим, недостаточно, чтобы оно только наружно согласовывалось с любовью к Богу и людям. Ты же, – говорит Евангелие, – когда молишься, творишь милостыню, постишься, думай о Боге, видящем тебя. Бог есть единый Судья, Которого никто и ничто не может обмануть, и лишь один Бог может читать в твоем сердце. Действовать правдиво и искренне ради Него – вот средство не заблуждаться никогда.
Спрашивали ли вы когда-либо себя вечером, что вы сделали для Бога в продолжение дня? Я не знаю ничего более способного смирить нас, как перечень событий, открывающий нас самим себе. Проанализируйте те мотивы, которые побуждают нас. Устраните из них, например, то, что вы сделали из уважения к вашему званию христианина. Во всяком призвании к чему бы то ни было есть так называемая сословная честь; я не хочу удалять этот полезный мотив, потому что когда дело касается устранения зла, то нельзя легкомысленно отвергать никакой узды, сдерживающей это зло. Но признайтесь, что сословная честь может скоро обратиться в фарисейство, унижающее нравственное достоинство лица, берущего ее за правило. На всех ступенях общественной лестницы мы заботимся об охране нашего честного имени и стремимся избежать враждебных пересудов. Устраните эти мотивы и спросите себя: что принадлежит Богу во всем содеянном вами в продолжение дня?
Затем подумайте о том, что вы сделали просто для успокоения своей совести, для освобождения себя от некоторых смущающих вас воспоминаний и чем вы отвечали на призывы бедных, на их нужды, не дающие вам покоя? Конечно, я не говорю, что подобная жертва, принесенная вами хотя и с этой целью, не имеет своей цены. Я признаю, что эти услуги, оказанные другим, получат воздаяние; но и вы, в свою очередь, признайтесь, что в мотивах, по которым вы тогда действовали, любовь к Богу была совершенно ни при чем. Вы думали лишь о вашем личном удовлетворении. Проведите это испытание, проследите за вашими чувствами при этом чистом луче света. Подумайте, что вы и сами таким же образом ежедневно судите действия людей, и вы устрашитесь, видя громадную долю фарисейства и эгоизма, примешивающихся к вашим лучшим деяниям, которыми обычно везде гордятся.
«Делай для Бога! Думай о Боге, когда ты молишься, постишься или прибегаешь на помощь ближнему твоему!» Я вам говорил уже, что это есть единственное средство не обмануться в самих себе и уничтожить в себе с корнем ядовитое растение гордыни и фарисейства, столь живучее повсюду, во всех религиях. Жизнь, исключительно заботящаяся об угождения Богу, будет самой плодотворной и несокрушимой среди всех форм христианской жизни. Каждая победа, одержанная нами в тишине над злом; каждое искушение, побежденное втайне; каждое благодеяние, совершенное таким образом, что наша левая рука не знала, что делала правая, – есть верное ручательство нашего влияния на других. Разве вы не чувствуете, что каждый внутренний успех дает вам новую силу, сообщает вашей воле особую твердость и придает вашим убеждениям тот энтузиазм, о котором вы прежде и понятия не имели! Невозможно, чтобы эта внутренняя жизнь чем-нибудь не обнаружилась; она будет сиять равномерно и спокойно, и самые равнодушные почувствуют на себе ее воздействие. Припомните, что почувствовали вы сами, когда случайно открыли в жизни знакомого христианина такие жертвы, такие подвиги благочестия или благотворительности, которые были старательно скрыты от других и свидетелем коих был один лишь Бог? Не правда ли, что вы с большей доверчивостью отнеслись и к вере, и к тому, в ком она производит такие плоды! После этого я скажу вам с уверенностью: «Если вы хотите действовать на людей, то служите прежде всего Богу и притом так, как если бы вы не имели другого свидетеля, кроме Него».
Можно было бы уже и завершить беседу, но в словах избранного мною текста находится еще выражение, требующее объяснения. Трижды Иисус Христос говорит здесь о награде. Он противопоставляет награду, получаемую от людей, награде, получаемой от Бога. Что надо разуметь под этим?
Следует ли отсюда, что человек, который постится, молится или оказывает помощь ближнему, руководствуется лишь своекорыстным побуждением? И разве фарисей только тем разнится от ученика Христова, что первый находит свое воздаяние в одобрении людей, а второй ожидает всего от Бога? Если бы это было так, то Богу служили бы из одного расчета, и наибольшие выгоды были бы на стороне того, кто пожертвовал бы временными благами и людским одобрением для вечного блаженства. Размышляли ли вы о всех последствиях подобного воззрения? Посмотрите на человека, молящегося ради награды от Бога и ставящего Ему в счет каждое произнесенное им слово. Чем становится любовь при подобном отношении? Очевидно, что она блекнет в самом зародыше. Все нападки неверных в таком случае окажутся справедливыми упреками верующим за то, что они не желают делать добро ради добра, а действуют, только ожидая блаженства, заслуженного этим добром. Но нужно ли говорить, что такая мысль чужда учению Иисуса Христа, так же как и Его апостолов. Вдумайтесь в слова: «Так и вы, когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие; потому что делали, что должны были сделать» (Лк. 17:10). Как согласовать это с понятием о награде, хотя и вполне заслуженной? Подумайте, что по всему учению Иисуса Христа любовь должна быть двигателем для того, чтобы дела были угодны Богу. Разве возможно увязать эту мысль с корыстным стремлением к награде?
Что же сказать, однако, по поводу несомненных обещаний Иисуса Христа наградить тех, кто служит Ему искренно и нелицемерно? Я отвечу на это, что противоречие здесь только кажущееся. Да, кто верует в Бога, кто Его любит и служит Ему без всякой корыстной задней мысли, тот знает хорошо, что все его дела ничто по сравнению с тем, что дал нам Христос. Поэтому он никогда не пожелает взывать к Богу о каких-либо своих правах на Его благодеяние и никогда не поступит по чувству рабского расчета. Он радостно повторяет себе, что Бог благ и что по Своему милосердию Он дает ему ежедневно все необходимое в жизни, требуя от него в свою очередь прилежания в добрых делах и борьбы со злом.
Он знает, что Бог не отвергает никакого усилия, никакой жертвы, принесенной для Его служения, даже стакана холодной воды, поданного во имя Его (Мф. 10:42). Он знает, что Бог соединил неразрывной цепью блаженство с верностью, а зло со страданием и что закон возмездия будет неукоснителен, как бы человек ни старался избегать его или не замечать в природе. Он знает, что, совершив втайне тяжелое для себя дело, жертву, он встретит в Боге не только Судью, но и Отца, сочувствующего его страданиям. Если никакая корыстная мысль не внушала ему тогда безропотной покорности воле Божией, то он нуждается теперь в сознании, что эта покорность низведет на него бесконечное благоволение Того, Кто есть любовь, и он со слезами радости поклоняется небесному Отцу.
Пусть стоик служит холодному идолу долга; оставьте его приносить поклонение этому надуманному божеству! Вы хорошо знаете, что его энтузиазм продержится недолго, что он будет недалеко от отчаяния и что по ужасной своей логике стоицизм всегда вел и будет вести к самоубийству. Мы же поклоняемся в Евангелии учению вполне истинному, вполне человеческому и отвечающему на все наиболее глубокие нужды и потребности нашего сердца. Полагая основание нашего повиновения в любви Божией и сохраняя его этим от всякой корыстной мысли, Евангелие побуждает нас находить в этой любви лучшую награду, которая вдохновляет нас на всякие жертвы, утешает каждое страдание и дает истинную жизнь нашему сердцу и в настоящем, и в вечности! Аминь.